Виталий Черномырдин: Он всегда говорил: «Не люблю дураков и хамов»
Президент подписал указ об увековечивании памяти В.С. Черномырдина
Когда я вошла в бывший кабинет Виктора Степановича Черномырдина, то тут же получила ответ на вопрос, который хотела задать его старшему сыну, президенту регионального общественного фонда Черномырдина «Поддержка и развитие среднего класса»: кто из исторических личностей был важен для его отца? Портреты Столыпина, Александра II, Алексея Косыгина, Петра I разрушали официальную скуку кабинета, придавая ему тот личный оттенок, которым было отмечено всё, связанное с бывшим премьером. Недавним решением правительства в создающийся музей передается кабинет председателя правительства Черномырдина.
— Не музей, в Черном Отроге строится целый комплекс, состоящий из мемориального музея Виктора Степановича и Центра образования им. В.С. Черномырдина. Это и детский сад, и интернат, и школа, и много чего еще полезного… А началось все с отцовской идеи создать музей села — казачьей станицы с 200-летней историей.
— Но и в Москве музей Черномырдина пользовался бы большим успехом.
— В Москве с ее огромным количеством музеев видимых перемен от еще одного не произойдет, а в Черном Отроге жизнь изменится. Наш центр поможет и развитию образования, и созданию рабочих мест, и туристическому бизнесу, может, всего Южного Урала.
У меня лично не возникло сомнений, где должен был бы быть музей. Когда умерла мама, мы собрались, чтобы определиться, где ее хоронить. Мое мнение — в Черном Отроге, на территории храма. Отец говорил, я тоже об этом думал. Но он думал дальше, уже о себе. Он был очень привязан к родным местам. Не получилось похоронить его на родине: по государственному решению похоронили на Новодевичьем — так пусть хотя бы музей там появится.
— Однажды Путин оговорился, сказав, что мы направляем Виктора Степановича в Украину в качестве Черномырдина. Оговорка показательная. Его личность всегда была масштабнее любой должности. Как рано вы ощутили, что ваш отец — государственный деятель?
— Он никогда не отделял себя от государственных задач и всегда комментировал происходящее с точки зрения государственных интересов, а не выгоды для себя: хорошо, конечно, чтобы электричество стоило подешевле, но что это значит для государства? Специально на эти темы не говорил, а домашние старались его не дергать. Дом для него был местом, где он отдыхал от рабочих забот.
Но если уж разговор заходил о проблемах, то никогда не лукавил. Лукавства не терпел. Всегда говорил мне: «Чтобы ты ни придумал, я на десять шагов вперед знаю, что ты сделаешь». И еще в детстве отучил меня от этого.
— Какими методами вас воспитывали?
— Только моральными. Помню, я был маленький, мы жили в Орске. Тогда по дворам ездили старьевщики и продавали всякое барахло — свистульки, надувные шарики, фонарики, а в обмен собирали бумагу и тряпки. И вот однажды старьевщик въехал к нам во двор. Детвора набежала, глаза разбежались, и мне так чего-нибудь захотелось! Побежал домой — ну ничего нет. Искал, искал, смотрю: связки общих тетрадей. Я две связки схватил и обратно. Дядька взвесил, отмерил мне фонарик. Довольный прихожу домой. Мать спрашивает: «Ты где взял?» Я говорю: «Поменял». — «На что?» — «На макулатуру». — «Ну хорошо». Проходит время. Она: «А где тут мои выкройки? Витя, а где твои тетради институтские?» И здесь я понял, что продал самое ценное в семье. Родители расстроились — не то слово. Но обошлось. Отец нас с братом никогда не бил, не ругал. Он сам так воспитывался. Для него «отцу скажу» — было очень серьезно, хотя тот никого пальцем не тронул.
— Чего отец не терпел в людях?
— Дурость и хамство. Всегда говорил: «Не люблю дураков и хамов». Дуракам что-то объяснить тяжело, а он любил так: сказал — сделал. Но всегда считал, что лучше ошибиться, чем ничего не делать.
— С людьми расставался решительно?
— Если только человек глубокие ошибки делал, занимая высокие посты. Уже на больничной койке он ни с того ни с сего начал со мной разговор о жизни. Говорит: я всегда свои действия проецировал на отца — как бы он отнесся к тому, что я хотел сделать. Когда же занимал высокие посты, принимая решения, всегда думал: нужно ли это стране? Если нужно — решения не откладывал. Пусть оно потом требовало корректировки, но нельзя было стоять на месте.
— Что он ценил больше всего?
— Трудолюбие, думаю, и честность.
— Он был склонен говорить о людях хорошо или критически?
— По-разному. Очень редко мог дать сразу негативную оценку. «Пустой человек» — мог сказать. Это он видел сразу. Время проходило, так оно и оказывалось.
— Как он относился к Ельцину?
— C уважением относился. Никогда ни при мне, ни, думаю, при других не сказал ничего негативного или осуждающего о Борисе Николаевиче. Никогда.
— А к Сталину?
— Об этом в семье не говорили. Думаю, его понимание роли Сталина, может быть, глубже, например, моего, потому что он руководил страной и понимал, какие задачи решал Сталин. И брал решения единолично на себя.
— Но незадолго до смерти он выступал на передаче «Имя Россия» и оценку Сталину дал жесткую. Он представлял Петра. И отмечал, что Сталин и Петр вели страну в будущее через жестокую ломку. Но насколько он позитивно оценивал Петра, настолько же резко, здраво говорил о роли Сталина.
— Он руководил правительством, наверное, в самые трудные годы, когда государство не могло платить пенсии, когда надо было решать, кому прежде всего давать зарплату — учителям или шахтерам. Наверное, через это пройдя, он давал жесткую оценку Сталину, или, наоборот, нашим руководителям.
— Про войну велись разговоры? Его интересовало, как было на самом деле, или он болезненно относился к непарадным фактам о войне.
— Он относился к войне через призму своего детства. Было большим счастьем, что его отец не погиб. В январе 1942-го вернулся с ранением. С улицы, на которой они жили, никто не вернулся — только он один. Вся страна страдала. Об этом отец говорил. К военачальникам того времени относился с почтением. Читал военные мемуары. Будучи премьером, помог открыть музей Жукова в Курской области. Когда умер Буденный, его отец, мой дед, сидел и плакал. Я был маленький, не понимал. А для них это были очень значимые люди. Но вот оценок мне как-то не приходилось слышать.
— Мне однажды довелось сидеть рядом с ним. От него веяло такой силой, что сразу вставал вопрос о слабостях. Они у него были?
— Была одна — любовь к близким. Он к ним относился с нежностью, всегда помогал, когда в этом была нужда.
— Как ваша мать справлялась с обязанностью супруги публичного человека?
— Непростой вопрос. Сначала было сложно, думаю, но она очень старалась войти в эту роль. Всегда готовилась к зарубежным поездкам, к выступлениям, изучала материалы, писала себе записочки.
— Вникала в государственные заботы отца?
— Нет, никогда. Она переживала за него, но не вмешивалась в работу. Он всегда был лидером в любом деле. Он и дома никогда не спрашивал: в субботу поедем куда-то или я поработаю? Нет. В субботу я работаю, а когда вернусь, поедем.
— Куда ездили чаще всего?
— Вариантов было не очень много. Если в отпуск, то чаще всего в Сочи, а потом в родную деревню отца проведать родственников. Как в обычной советской семье.
— В обычной советской семье не носили таких выдающихся костюмов. Кто его одевал?
— К этому он относился очень и очень серьезно. Костюмы всегда покупал сам. Мама поначалу подшивала, перешивала, а потом, естественно, уже шили на заказ.
— Его легендарное чувство юмора проявлялось дома?
— Проявлялось всегда. Отец очень тонко мог съюморить, особенно когда собирались семейно. Подшутить над кем-то отец был мастер. Выберет кого-нибудь и на всякие темы подшучивает. Но никогда не обижая. Он дружбу очень ценил.
— А любовь?
— Верность и доверие для него были очень важны. Уходя из дома, он знал, что здесь всегда будет всё нормально. Не подведут.
— Что он читал кроме мемуаров?
— Много читал. Рано просыпался, всегда читал. У него была библиотека более двух тысяч томов. Там есть, например, первое издание «Тихого Дона». Сейчас собрание отдано музею, как и коллекция автомобилей, оружия и живописи.
— В нем был силен коллекционерский дух?
— Нет. По-настоящему он собирал только автомобили, хотя коллекция и небольшая — 22 машины. Началось всё с полуторки, на которой работал его отец. На зависть мальчишкам, он разрешал сыну въезжать на ней во двор. В.С. ее выкупил у колхоза, отреставрировал. Он реставрировал все машины с научной тщательностью. Он вообще всё делал продуманно. И оружие, которое обожал, подбирал внимательно. Сам его любил опробовать. Иногда не мог рассчитать отдачу, и тогда приходилось замазывать синяки.
— Как же в эти мужские увлечения попала живопись?
— Сначала картины дарили, на дни рождения, по поводу и без повода. А сам он стал собирать, когда работал в Киеве. Приезжал с какой-то картиной, гордился — сам купил.
— Нравится — не нравится или учитывал моду, цену?
— Нет-нет: нравится — не нравится.
— Ему нравилась реалистическая живопись?
— Что-то ближе к жизненному, к сельской местности. Вот эта картина ему нравилась — ребята подарили. Это его село, только 30 лет назад. Может быть, сейчас оно чуть получше, но в принципе глубинка наша такая и есть. Не изменилась.
— Вы возглавляете предприятие сельскохозяйственного назначения «Южный Урал». Почему вы решили заняться сельским хозяйством?
— Сейчас я бы уже крепко подумал. Но когда в 2004 году приехал в отпуск в Черный Отрог и близкие стали жаловаться, что колхоз умирает, я поехал к директору предприятия, которое взяло это хозяйство в аренду. Говорю: «Давайте найду директора из местных, колхоз спасать надо». Он выставил условие, что директором буду я. Ничего не оставалось делать. Позвонил отцу, а он мне: «Ты представляешь, во что ты вляпался?! Это же сельское хозяйство». Но потом постоянно вникал в наши дела, звонил и приезжал в Черный Отрог, ему там нажалуются, потом он мне всё это высказывает. Он работал для того, чтобы поднять колхоз, больше, чем я.
— Но хоть что-то можно сделать с этим развалом?
— С помощью государства — можно. Но оно сельским хозяйством практически не занимается. У нас сегодня примерно 27% сельского населения — это 30—40 миллионов. И цифра постоянно уменьшается. Специалисты не возвращаются. Некуда ехать: ни жилья, ни работы. А если есть работа, то зарплата очень низкая.
— Отцовские связи помогают решать вопросы?
— С Виктором Алексеевичем Зубковым, председателем комиссии по увековечиванию памяти Виктора Степанович, часто встречаемся, каждый раз затрагиваем проблемы сельского хозяйства. Он в курсе, как сложно быть благополучным на селе. Может, неплохо живут переработчики, перекупщики, но люди, которые трудятся на земле, — заложники нищеты. Понятно, молодежь разъезжается. Можно вырваться, скажем, на Север, в тот же «Газпром». Отработал месяц — месяц дома. Заработок 40 тысяч. А средняя зарплата по сельскому хозяйству — 8,5 тысячи рублей. И поднять ее в сельском хозяйстве очень трудно.
— Вы рассчитываете с помощью Центра им. Черномырдина вернуть людей в село?
— Мы рассчитываем, что центр создаст новые рабочие места, которые мы постараемся обеспечить жильем и зарплатами. «Газпром» выделил на строительство полтора миллиарда рублей. Надо условия создавать, чтобы люди были заинтересованы возвращаться. Проблема первая: где им жить? Строиться. А на что строиться? Если он получает 5—7 тысяч рублей, ему легче их пропить. Когда же получаешь 30 тысяч, срабатывает механизм — можно накопить на что-то. Но заплатить большие деньги не всегда удается даже специалистам, а очень важно вернуть людей в село. Отец как-то сказал: «Да, жаль я тебе больше не помощник».
— Он ощущал свой уход?
— Думаю, да.
— У вас были разговоры о смерти?
— Нет.
— Он не любил говорить на отвлеченные темы?
— Мы не говорили. Обсуждали много семейных вопросов, во время этих разговоров какие-то общие темы возникали…
— Он был атеистом?
— Он был человеком православным. Атеизм — это такая штука, которая вынужденно пришла, во всяком случае, в его жизнь. В детстве у него была сильно набожная бабушка, она его брала на молельные сборы. Он пел по церковным книгам. Всегда любил петь. В выходной день утром слышишь: баян. Для него это был лучший отдых.
— Чем ваш музей будет отличаться от других?
— По концепции Лаборатории музейного проектирования РИК, этот музей будет историко-мемориальным, поскольку биография Черномырдина во многом — это и биография страны.
Скажем, в 1995 году В.С. в ходе переговоров с Шамилем Басаевым освободил более 1500 жителей Буденновска, захваченных террористами в заложники. Это факт его биографии? Или биографий тех людей, которых он спас? Или это факт новейшей истории? Ясно, что и первое, и второе, и третье. И одно неотделимо от другого. Вот почему музей будет историко-мемориальным. Прямых аналогов ему нет.
