Прятки в особо крупных размерах
Почему предприниматели и государство не замечают друг друга
Чем меньше государство знает, как зарабатывают на жизнь его граждане, тем лучше для граждан. И не так уж плохо для государства, хотя оно пользу своего неведения не всегда осознает.
Статистика, говорят, знает все. А если не все, то по крайней мере многое. Хотя бы приблизительно. Иногда, правда, степень приблизительности такова, что статистика решает вообще не публиковать то, что знает (как, к примеру, ежемесячные оценки инвестиций в основной капитал). Но про малый бизнес ей кое-что известно. Например, что в 2015 году в РФ действовало 242,7 тыс. малых предприятий (без микро), где работало 6,66 млн человек (см. сборник "Социально-экономическое положение России, 2016 г."), а в 2014-м — 235,5 тыс. с 6,83 млн работников. Всего в 2014 году малых предприятий насчитывалось 2,1 млн, работали на них 11,7 млн человек. Кроме того, в 2014-м было 2,4 млн фактически действующих ИП (на 1,1 млн больше, чем зарегистрировано ФНС), которые привлекли 2,4 млн работников (данные выборочного обследования ИП). Возможно, впрочем, предпринимателей было 3,3 млн, а наемных работников в неформальном секторе — 8,1 млн (данные обследования населения по проблемам занятости).
Впрочем, "Сплошное наблюдение за деятельностью малого и среднего бизнеса за 2015 год" должно уточнить картину, хотя даже первая реакция ряда объектов наблюдения была близкой к панической. Нарываться на штраф за несдачу отчета не хотелось, а многие отчеты, отправленные в электронной форме, не были приняты из-за невыполнения контрольных ограничений. Форумы на Klerk.ru были полны возмущенными репликами людей, обнаруживших, что предприятие не может вести деятельность, не начисляя при этом зарплату. Или начислять ее за счет займа учредителя. Или получить убыток. Или падение выручки больше 30%. Или что ИП не может одновременно работать по найму.
В Росстате, впрочем, "Деньги" заверили, что проблемы были вызваны техническим сбоем, приняты оперативные "меры к ликвидации неполадок в системе". В общем, можно надеяться получить "максимально достоверную картину бизнеса", что должно "оказать влияние на политику в сфере поддержки и развития предпринимательства", помочь найти "правильные решения", предпринять "экономически обоснованные шаги".
Однако участники интернет-форумов признаются, что "сдали "нулевки", чтобы не попадать на штрафы" или написали отчет "из головы", потому что платят ЕНВД и учет полученных денег не ведут, кто-то указал вмененный доход, а не фактический, "чтоб не было лишних вопросов".
И традиция скрывать данные не нова: в прошлые "наблюдения", когда штрафных санкций еще не было, около 20% зарегистрированных "субъектов малого бизнеса" просто не отвечали на вопросы. Люди не верят в заботу Росстата о конфиденциальности данных и не хотят сообщать их государству. Это, конечно, влияет на достоверность статистики, погрешность которой только нарастает между наблюдениями, когда Росстат использует выборочные обследования и досчитывает полученные данные до "генеральной совокупности".
Проблема в том, что малый бизнес даже в спокойные времена не отличается большой продолжительностью жизни: в некоторых регионах до пятилетия доживает около 5%, указывает Ольга Моляренко из ВШЭ. И хотя результаты пилотного обследования демографии организаций, которое проводил Росстат в девяти регионах, заставляют думать, что юрлица выживают несколько чаще, к самым маленьким это не относится: в 2013 году среди организаций с одним сотрудником "умерло" от 9% до 17% общей численности. У компаний с двумя-четырьмя работниками смертность составила от 3,5% до 11%. На компании моложе пяти лет приходилось от 77% до 94% общей численности в первой категории (где один сотрудник) и от 23% до 48% — во второй.
Кризис усиливает эту "динамичность" малого бизнеса (в статистике ее называют "проблемой исчезающей совокупности"). "У вас 95% генеральной совокупности уже поменялось, а вы все еще до нее досчитываете, то есть досчитываете до того, чего уже нет",— говорит Моляренко. И хотя с 2014 года предприятия на упрощенке обязали подавать в Росстат копию бухгалтерской отчетности, что в теории могло бы способствовать созданию объективной картины, кажется, на практике это не сильно помогает. Многие просто подают нулевую декларацию.
Неуловимые предприниматели
Не существует оценок, в какой степени малый бизнес склонен скрывать свои операции. Росстат при корректировке ВВП на "операции, ненаблюдаемые прямыми статистическими методами" (сейчас доступны данные за 2014 год: 14,4% ВВП), выделяет лишь две категории: теневые операции всех юридических лиц (4,7%) и все операции неформального сектора (9,7%), включая продукцию, произведенную домашними хозяйствами для собственных нужд (например, выращенная на даче картошка). Возможно, эти оценки занижены. Например, в докладе Андрея Костина из НГУ и Галины Ковалевой из ИЭОПП СО РАН, представленном на апрельской конференции ВШЭ, размер теневой экономики в РФ на 2011 год оценивался в 46,9% ВВП (оценка Росстата на 2011 год — 14,7%).
Решение, легализоваться или нет и в каком объеме, зависит от нескольких факторов, но у бизнеса — такого малого, чтобы оставаться незамеченным,— причин в голос заявлять о себе, в общем, нет. "Налоги можно заплатить, и многие платят. Все зависит от степени давления властей и от того, что удобнее,— говорит автор проекта "Гаражная экономика" фонда "Хамовники" Александр Павлов.— В каждом регионе по-своему: где-то удобнее зарегистрироваться и подавать нулевую декларацию, где-то удобнее не легализовываться, а договориться с председателем ГСК. Где-то — в Казани, например, — проще зарегистрировать ИП, там политика такая: ИП есть, по минимуму что-то платит — его оставляют в покое, малый бизнес процветает, все дела. Хотя эта легализация, по сути, мимикрия. Просто людям нужна бумажка, которую можно показать, чтобы от них отстали".
Впрочем, "гаражную деятельность" в "Хамовниках" предпочитают называть не бизнесом, а промыслом. В чем бы она ни заключалась (авторемонт, изготовление мебели, производство стройматериалов, аренда), от бизнеса в ней немного: ее цель — не максимизация прибыли, а использование навыков и социального капитала, чтобы обеспечить нормальный уровень жизни себе и семье, и желание самореализации. Продать промысел нельзя — продавать нечего, главным активом являются репутация мастера и социальные связи, позволяющие найти клиентов. Как правило, "гаражники" не ведут даже подобия учета, наемные работники, если они есть, получают не зарплату, а долю в доходах в зависимости от вложенного труда, а вид их деятельности может резко меняться: сегодня шиномонтаж, а через два месяца — изготовление пеноблоков. "Чем бы ты ни занимался, сверхдоходов не будет: стоимость труда регулируется представлениями о справедливости,— подчеркивает Павлов.— А если выскочить за эту планку, на человека обратят внимание власти. Давление начнется: либо чтобы ужался, либо чтобы делился".
Естественно, что такое внимание никому не нужно — разочарования в государстве у "гаражников" и так в избытке. С одной стороны, как указывается в резюме проекта "Хамовники", это связано с неоправдавшимся ожиданием, что государство "должно было обо всем позаботиться" (не позаботилось), а с другой — с "закручиванием гаек" в отношении легального бизнеса. Издержки легальности стали слишком высоки, и предприниматели предпочли продолжить работу "в тени". Так, "в пяти крупнейших ГСК Ульяновска, где активное вытеснение независимого малого бизнеса началось приблизительно в 2011-2012 годах, не меньше трети тех "гаражников", которые начали свою деятельность в последние несколько лет, имеют опыт предыдущей легальной предпринимательской деятельности". В итоге, поясняет соавтор проекта Сергей Селеев, "у "гаражников" нет надежды на государство, они ему не верят" и хотят от него одного: мы вам не мешаем, и вы нам не мешайте, раз уж ничего не делаете.
Занятым в других промыслах — отходникам, работникам распределенных мануфактур, врачам и репетиторам (эти промыслы, по замечанию профессора ВШЭ Симона Кордонского, активно развиваются в последнее время "в связи с реформами здравоохранения и образования") — докладывать о своих доходах государству и вовсе нет резона: шансы быть замеченными у них еще меньше, чем у "гаражников". Павлов полагает, что даже те оценки неформальной занятости, которые получает Росстат при выборочных обследованиях, занижены, и для косвенной оценки можно взять за основу данные о взносах, уплаченных регионами за неработающее население в фонды медицинского страхования.
Согласно оценкам Росстата, в 2015 году в неформальном секторе работало в среднем 20,5% всего занятого населения (14,8 млн человек), в том числе 18,7% (13,5 млн) — только в нем. Стоит отметить, что как неформальная при этом рассматривается любая деятельность без регистрации юридического лица, то есть неформальный сектор включает ИП. Оценка же по платежам в фонды, с корректировкой на статданные о количестве людей моложе и старше трудоспособного возраста, а также учащихся, по словам Павлова,— от 28% до 35% трудоспособного населения. В рамках проекта эти подсчеты были выполнены для нескольких регионов. Если экстраполировать оценки на всю страну, по нижней границе получается около 24 млн человек.
Общественный договор
Наличие большого неформального и при этом во многом теневого, скрытого от налогообложения и госрегулирования сектора доставляет, конечно, некоторые неудобства. Например, регулярно возникающий на федеральном уровне фискальный зуд, для обоснования которого могут использоваться как призывы к справедливости, так и популярные экономические метафоры: "проблема безбилетника" или "трагедия общин". Во всех случаях суть в том, что неплательщик налогов (или плательщик небольших налогов вроде легального ИП) пользуется общими ресурсами, не возмещая издержек, что ведет к истощению этих ресурсов, он один выигрывает, проигрывают все остальные. Истощение ресурсов налицо, поэтому то предлагается заставить неработающих платить за полисы ОМС (см. "Деньги" от 18.05.2015), то увеличить для ИП взносы в Пенсионный фонд ("Деньги" от 09.05.2016), то вообще ввести "налог на тунеядство".
Однако на местном уровне картина выглядит несколько иначе. Во-первых, любая законная по сути занятость населения снижает социальную напряженность, связанную с сокращениями и принудительными отпусками на крупных предприятиях. Например, в Тольятти "гаражная активность" стала источником дохода для многих бывших работников АвтоВАЗа: по оценкам "Хамовников", в местных ГСК работает 22 тыс. человек. Селеев отмечает, что в некоторых городах (в Набережных Челнах, к примеру) развитие малого бизнеса на базе ГСК даже вписано в стратегию развития.
Во-вторых, даже если эта занятость является теневой, на местах выгоды от ее легализации неочевидны. Можно было бы, конечно, говорить, что из-за теневого сектора страдают налоговые доходы местных бюджетов, а недоучет его статистикой затрудняет оценку социально-экономической ситуации. Но местные бюджеты по определению зависят не столько от местных налогов, сколько от дотаций. И статистику в разрезе муниципальных образований централизация управления сильно обесценила: за 2000-е годы, указывает Моляренко, акценты сместились от обеспечения муниципалитетов информацией, нужной им в работе, к обеспечению государства информацией о муниципалитетах и эффективности местных органов власти. Часть данных просто больше не собирается, качество оставшихся на местах ценят не очень высоко: Моляренко приводили как примеры завышения оценок активности местного бизнеса из-за досчета до воображаемой "генеральной совокупности", так и недооценки.
"На муниципальном уровне власти знают все теневые предприятия на территории, а если муниципальное образование не очень большое, то и теневые ИП,— говорит Моляренко.— Некоторые муниципалитеты считают, что все надо легализовать. Но есть и более хитрые, ориентированные не на выслугу перед властями региона, а на развитие своего города или района. Они не заставляют бизнес регистрироваться, а вводят для него теневую социальную ответственность. Условно говоря, "мы вас не сдаем налоговой, но вы нам поможете стройматериалами или дадите денег". Фишка в том, что эти деньги не идут по карманам — на них действительно ведется благоустройство, ремонтируются дороги".
"Если вы вынудите бизнес регистрироваться и получите рост налоговых доходов, вам на следующий год на эту величину урежут субсидии с регионального уровня. При этом деньги на счета муниципальных образований часто приходят только в конце года, и бюджеты расписаны до рубля. Если средства выделены, условно, на замену окна в школе, вы не можете их потратить на ремонт крыльца ФАПа, если оно рухнуло,— продолжает Моляренко.— При теневой социальной ответственности у вас мобильный бюджет: вы можете тратить деньги сейчас и именно на то, что сейчас нужно. И у бизнеса мотивация: он платит меньше, чем платил бы налогов, и при этом видит улучшения на территории".
Источник: http://www.kommersant.ru
