Я здоров, к чему скрывать, я пятаки могу ломать…
Удивительные порой приходят к нам вести из заграницы. Международный олимпийский комитет предложил вдруг исключить борьбу (!) из спортивной программы Игр, то есть сделать то, что никому в мире и в голову бы прийти не могло. Борьба, воспитывающая в человеке выносливость, силу и ловкость, для всех народов всегда была одним из любимейших состязаний. В древних Олимпийских играх она присутствовала в качестве одного из основных видов. Не случайно поэтому самым прославленным атлетом Древней Греции считают борца Милона Кротонского, много раз побеждавшего на Олимпийских играх. О его невиданной физической силе остались легенды. По одной из них, во время занятий у Пифагора он заменил собой свалившуюся колонну дома и стоял так, удерживая свод здания, пока все ученики не покинули его… Подобных необыкновенных силачей в каждом народе найдется не один и не два, но, кажется, особенно много рождалось их на русской земле.
Первое, что тут приходит на ум, — это легендарные русские богатыри. Былинный Святогор носил силу свою как непосильное бремя. И рад бы половину отдать, да некому. И рад бы самым тяжким трудом заняться, да не отыскать кругом такого труда: стал бы он леса корчевать, да леса для него — что луговая трава, стал бы горы ворочать, да кому это надобно... «Эх, найти бы земную тягу, — вздыхает он тяжелехонько, — я бы небо с землей смешал бы — поистратил бы немного силушки!»
Илье Муромцу не было меча по руке. Как сожмет в кулаке рукоять, так и сокрушится она, рассыплется. Бросил тогда Илья мечи бабам лучину щепать, а сам пошел три стрелы себе выковал, каждая весом в пуд. Изготовил себе и тугой лук, взял копье долгомерное да и булатную палицу. В бою Илья осаждал своего коня Бурушку, вырывал из земли дуб с кореньями и бросался так на лютого ворога. Дубом помахивает, конем потаптывает. Где махнет — там улица, отмахнется где — там переулочек.
Алеша Попович тот больше ловкостью, изворотливостью и смекалкой брал, а Добрыня Никитич схоже с Ильей Муромцем врагов одолевал. И у него сила была в чести. Ухватит шляпу греческую, насыплет в нее песку желтого пудами немереными да и метнет ее в ворога. Так и у Змея Горыныча отшиб голову. А потом и повалил его на лопатки, придавил грудь коленками... И не выдержал Змей такового его приема, взмолился: «Ох, Добрынюшка–богатырь, не добивай ты меня, не трогай ты и моих змеенышей. Буду лишь тебя слушаться! И зарекусь летать на широкую Русь, не буду и полонить русских девушек…»
Не только Добрынюшки, еще и Никиты Кожемяки сильно боялся коварный Змей, плененный красотой русских девушек. Даже дочь киевского князя не постеснялся он уволочь, желая склонить ее к сожительству заточением. Горюющие князь с княгинею застигли Никиту за работой, мял он, по обычаю, кожу, но тут от неожиданности разорвал сразу 12 шкур. Биться со Змеем Кожемяка вначале отказывается. Не трогают его мольбы стольного князя с княгинею. Только плач собранных по всему Киеву малолетних детей задевает его за сердце. Глядя на сиротские слезы, прослезился и сам Никита. Потом собрал пеньки триста пудов и с головы до ног обмотался ею, насмоленною, чтобы не смог Змей куснуть его смертным кусом. Долго бились они, но вот наконец и повержен лютый злодей. И, поверженный, просит пощады, обещая поделить с Кожемякой всю землю. Кует тогда Никита соху в 300 пудов, запрягает в нее Змея и проводит борозду от Киева до самого моря. Здесь предлагает он поделить и море. И когда стали они делить его, запряженный в соху Змей, как и было написано ему на роду, тонет в морской пучине.
Прототипом былинного Кожемяки называют одного юного русского поединщика, поборовшего (задавившего руками) в 993 г. печенежского великана. В одной из летописей говорится, что однажды, когда бранил его за что-то отец, богатырь этот, мявший кожи, разорвал их руками. Князь Владимир, чтобы испытать его силу, выпустил против него разъяренного быка, так у того быка вырвал богатырь с кожей целый ошметок мяса, сколько захватила рука…
Из летописей же знаем о подвиге Евпатия Коловрата. Застав Рязань выжженной и разоренной, Евпатий бросился с малой дружиной в погоню за войском Батыя. Догнав его у Суздаля, он, не раздумывая, вступил в бой с неприятелем. Ему даже удалось смять ханский арьергард и сильно продвинуться вперед, пока не брошены были против него лучшие отряды с похвалявшимся взять Евпатия в плен богатырем Хостоврулом. Но и с ними храбро сражался Евпатий, и никак не удавалось врагу захватить его: что нещадно махнет мечом — то улочка, что отмахнется им — то проулочек. А затуплялся меч — брал татарские и сек ими врага безо всякой устали. В поединке с ним пал и хвастливый богатырь Хостоврул. «Что хочет он и его бойцы?» — послал спросить у мужественного воина Батый. «Умереть!» — отвечал Евпатий, не выпуская меча из рук. Одолеть его малое войско смогли лишь с помощью катапульты, разрушившей русский строй. Пораженный отчаянной храбростью Коловрата, Батый отдал его бездыханное тело оставшимся в живых русским воинам, которых приказал отпустить с почестью…
Микула Селянинович, как и Никита Кожемяка, тоже был простым тружеником. Пахал землю без устали и так, что и в три дня не угнаться было за ним даже и дружинникам на конях. Насеет он потом на вспаханной земле ржи, сложит ее, вызревшую, в скирды да домой выволочит, а дома вымолотит и пива наварит для мужичков. И станут тут мужички его похваливать: «Ай же ты, Микулушка Селянинович». А мужичкам хорошо и радостно — радостно тогда на душе и ему, Селяниновичу.
Князь Вольга Святославович, племянник князя Владимира, уговаривает Микулу отправиться с ним и дружинниками собирать дань по выделенным ему городам. Соглашается Микула, ибо в тех городах нет житья от разбойников. И сели они на добрых коней, и поехали по славному раздольицу, чисту полю. Но вспоминает тут Селянинович об оставленной в бороздочке сошке. Боится он, что прохожие-проезжие из нее омешики (лемехи) повыколнут, чем ему тогда молодцу крестьяновати?
И посылает Вольга к бороздочке дружинников, два да три добрых молодца, чтобы выдернули они соху из земли и запрятали за ракитов куст. Но не по силам им поднять Микулину сошку. Не может сошки из земельки повыдернуть и десяток дружинников. Не справляется с ней и вся дружина. Облепили сошку со всех сторон, понатужились, по колена в землю ушли, а сошку и на волос не сдвинули. Пришлось взяться за дело самому Микуле Селяниновичу. Подъехал он на кобыле соловенькой ко сошке своей кленовенькой и одной рукой ее из земли повыдернул, из омешиков земельку повытряхнул, а потом и забросил легко за ракитов куст.
Не у всех русских богатырей был характер, что сахар. Бывало, что и дрались меж собой, и бражничали, и в бой от обиды какой идти отказывались, но всех их тут превзошел Василий Буслаев из Великого Новгорода, смутьян и великий пьяница. Былину о нем Максим Горький считал не выдумкой, а величайшим обобщением в русском фольклоре. В 90 лет умер отец Василия, оставив по себе добрую память: жил в согласии с Нове-градом и мужичкам новгородским поперек и словечка не говаривал. И сына мать точно так же воспитывала. Отдала учить грамоте и пенью церковному, и во всем преуспел он, только повадился вдруг дружбу водить с бражниками и озорниками, обижать доставшейся от отца силой встречных и поперечных. Которого возьмет за руку — тому руку вывернет, которого хватит поперек спины — тот кричит-ревет, окарачь ползет. И в дружину себе собирает он людей по подобным же испытаниям: кому выпить впору по полтора ведра, у кого от удара дубины даже кудри не шелохнутся… С такой дружиной можно было бросить вызов и всему Новгороду: побьете меня с молодцами — буду вам платить дани-выходы по смерть свою, на всякий год по три тысячи. А буде же вас я побью — то и вам мне платить такову же дань…
О Василии Буслаеве снят фильм, но в нем сильно он приукрашен. Стоит за народ, нагоняет страх на разжиревших купцов, в Царьграде не боится выступить в поединках с великими рыцарями ради спасения соплеменников… Не таков он в былинах. Силен — да, но и большой озорник. Не поставишь рядом с действительно народным богатырем Пересветом, отдавшим жизнь за Отечество. Не Василий он свет Буслаевич, а озорник Васька, много в жизни побезобразничавший. Есть ему, в чем покаяться: многие были им биты, многие и пограблены…
За задаваемые ли пиры, за гульбу ли и потехи озорников, за богатство ли безмерное, за какие, может, и еще грехи, выданные злыми людьми за предательство и измену, но пришлось заплатить Новгороду дань великую и кровавую, и не Ваське, а самому грозному царю Ивану. Полетели с моста через Волхов в студеную реку, с того моста, на котором и заводились новгородские драки, тысячи замученных новгородцев, целыми семействами, с женщинами и детьми, и кто из вверженных в реку всплывал, того опричники царские кололи и рассекали на части… Попустил Господь. Но не все царям русским было разорять и обирать города. Есть за что помянуть их и добрым словом. Петр не только основал новую столицу, не только выпестовал сильные флот и армию, но и о торговых, и о промышленных делах имел великое попечение.
Великан, целой головой выше любого, на Пасху он вынужден был весь день нагибаться, до боли, чтобы похристосоваться с людьми. Силы такой был и ловкости, что мог свернуть в трубку монету и перерезать ножом кусок сукна на лету. Насчитывают десятки освоенных им ремесел, и чтобы удивить его как-то, надо было быть большим молодцом. «Хороша ли будет эта подкова?» — спрашивал раз у Петра знаменитый тульский кузнец. «Хороша, да не очень», — отвечал ему государь, разгибая поданную подкову. «Действительно, слабая, — соглашается кузнец и подает другую. — А эта?» — «И эта — так себе», — разгибает подкову Петр. Третью выковывает подкову кузнец, и эта третья оказывается еще куда ни шло, но полученный за работу рубль кузнец сворачивает и отказывается принять, называя фальшивым. Ломает он и второй серебряный рубль: «Да у вас все деньги что ли фальшивые?..» — «Наехала коса на камень, — рассмеялся находчивости кузнеца Петр, — молодец! Я подковы ломал, а ты рубли. Видать, не слабее меня».
Рост Александра III уступал несколько росту Петра Великого, но силой Бог его тоже не обделил. Как-то на обеде в Зимнем дворце австрийский посол, обсуждая балканский вопрос, так разгорячился, что заговорил даже о возможной мобилизации Австрией двух или трех корпусов. Александр взял тогда вилку, согнул ее петлей и бросил к прибору заносчивого дипломата. «Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя корпусами», — заметил он побледневшему от испуга послу.
Согнуть и разогнуть подкову, кочергу, монету — все это Александр проделывал безо всякого труда. Мяч с легкостью перебрасывал через крышу на другую сторону Аничкова дворца, а зимой ворочал такими глыбами снега, что нельзя было не подивиться его необыкновенной силе. Раз в одном из сарайчиков, где прятался от дождя, он поднял руками железную балку, сдвинуть с места которую не смогла целая куча солдат. Не знаем, на самом ли деле Милон Кротонский удерживал на плечах крышу здания. Если правда, то Александру III довелось повторить его подвиг. В потерпевшем крушение поезде он на плечах своих огромным напряжением тела удерживал обвалившуюся крышу вагона, пока все находившиеся в нем не спаслись…
Александр и Петр с легкостью гнули монеты, но был в России человек, который лепил из монет вазочки, будто из воска. Фамилия его была Лукин, и служил он на флоте во времена Екатерины, Павла и Александра I. Подвигами своими он не очень-то любил хвастаться, но когда находило на него, то уж и удержа никакого не было. В английском порту раз такого навел страха с двадцатью своими матросами, что в городе лавки позакрывались, а жители все попрятались по домам. Хвастливые англичане вызвали его тогда на кулачный поединок, так вместо одного он сразился сразу с четырьмя лучшими боксерами и каждого из них перекинул через голову, ухватив за пояс. Такая была на Руси борьба — на поясках.
В Англии же, в бильярдной, какой-то странный «джентльмен» дважды улучал момент и выпивал заказанный Лукиным пунш. Такой дерзости Лукин не захотел спустить. Он приказал слуге принести не стакан уже, а целую миску пунша, и, взяв ее, подошел к не умеющему себя вести посетителю. «Вы, кажется, большой любитель пунша, — обратился к нему Лукин, — не угодно ли вам выпить теперь и эту посудину? Покорнейше прошу. Мы, русские, не скупы на угощение, но если не выпьете теперь этой миски, то я вылью ее вам на голову». «Джентльмен», полагаясь на поддержку посетителей, стал дерзить, за что и была на него вылита миска. Англичане с шумом и бранью подступили к Лукину, тот же отошел к окну и приготовился к обороне. Первым приблизился к нему огромный боксер со сжатыми кулаками, но через мгновение он уже летел из окна. Пришлось тогда и другим англичанам ретироваться.
Во Франции как-то сидел Лукин на представлении в театре, и сосед француз, перемигиваясь с дамами, вздумал над ним подшутить. Полагая, что Лукин не понимает по-французски, стал объяснять ему, что происходит на сцене. Чепуху при этом понес страшную, так что прислушивавшиеся к ним дамы зафыркали. Лукин все терпел вначале, а потом не выдержал. «А теперь объясните мне, — произнес он на чистом французском, — зачем вы молотите такой вздор? Не знаете, верно, что я одной рукой могу поднять вас за шиворот и бросить к дамам, с которыми вы перемигивались?»
Бросил бы если, то это еще и ничего бы. Хуже было бы, если бы пустил в ход кулаки. Одному из питерских разбойников, промышлявших чужими шубами, Лукин одним ударом в крошки раздробил челюсть. Сила в его руках была неимоверной. Одним лишь пальцем он вдавливал гвоздь в корабельную стену. Раз во дворце свернул для демонстрации государыне в дудочки обеими руками одновременно две тяжелые серебряные тарелки.
Помимо Лукина можно прочитать в известной книжке Пыляева и о другом замечательном силаче, поднимавшем одной рукой двенадцать пудов, игравшем пятипудовыми гирями, словно мячиками, кулаком убивавшем лошадь и разрывавшем канат в два дюйма толщиной. Император Павел назначил его орловским городничим. На местных торговцев городничий этот наводил такой страх, что они бегали от возов, только бы не попасться ему на глаза. Провинившихся в чем-то купцов он хватал за бороды и перебрасывал через забор. Нежно тыркнул раз кого-то в бок пальцем, и оказалось, что переломил ребро. Такой сказочной был силы, что, был случай, сумел даже остановить за рога бешеного быка.
Не знаем, выдумка, может быть, но рассказывают, что русский атлет Павел Касьянов в испанском цирке тоже вступил в схватку с быком. Нечем ему было колоть зверя — одни голые руки. Но, улучив момент, он так хватил быка кулаком по голове, что тот упал бездыханным. У знаменитого советского борца Василия Яркова, прозванного «Колоссом Сибири», одним из выполняемых им цирковых номеров тоже была борьба с быками. Обыкновенных быков он наловчился переворачивать, схватив за рога, минут за десять, что не всегда нравилось цирковому начальству. «Нельзя же так быстро, — говорили ему, — зритель должен получить удовольствие». Раз как-то вместо обыкновенного подставили ему огромного племенного быка, и с ним пришлось Василию повозиться. Он и давил, и крутил быка за рога — а у того только глаза наливались злобой. Это уже и не аттракцион был, а какая-то смертельная схватка. Из последних сил рванул Ярков бычью голову в одну сторону и тут же в другую, и только тогда опрокинулась громада…
Ярков валил быков на арену, а был среди русских силачей такой, который взваливал на себя лошадей и так прогуливался с ними по манежу, развлекая зрителей. Зубами он поднимал стальную балку, на которой сидели его помощники, общим весом более 250 кг. В Англии в 1938 г. он лег под колеса нагруженного углем грузовика и, перееханный, поднялся как ни в чем не бывало. Александр Засс был родом из Саранска, имел вид обыкновенного человека, но за годы тренировок так укрепил свое тело, что мог носить по арене не только коня, но сразу двух львов в коромысле; мог поймать огромное ядро, выстреливаемое из специальной пушки; мог поднять трех человек одной рукой, пианино с музыкантшей и танцовщицей, танцующей на крышке, или платформу с двумя десятками человек; мог улечься спиной на утыканные гвоздями доски и держать при этом на груди камень весом в 500 кг; мог рвать цепи, забивать рукой в доску гвозди, держать на растяжке меж двух стульев трех человек на своей груди…
В 1914 г., когда он возвращался из разведки, пуля перебила его коню ногу, но не бросать же было ему своего верного друга. Взвалил он коня на плечи и понес к своим. За выдающиеся достижения его прозвали «Русским Самсоном» и даже удостоили титула «Сильнейший человек Земли». В Оренбурге, в 2008 г., в столетнюю годовщину его первого циркового выступления ему поставили памятник.
В 1913 г. русский же силач Якуба Чеховский в Михайловском манеже в Петрограде пронес по кругу на одной руке шестерых солдат при полной амуниции. На «мостике» он же удерживал на груди помост с тридцатью музыкантами.
Прославленного атлета и одного из первых русских летчиков Ивана Заикина называли «Шаляпиным мускулов». Он носил на плечах 25-пудовый якорь, поднимал на плечи длинную штангу, на которую усаживалось десять человек, и начинал ее вращать, устраивая «живую карусель». В 1908 г. он так впечатлил парижан, что рядом с цирком, где он выступал, они соорудили специальный помост и выставили на нем погнутую на его плечах железную балку, разорванные цепи, завязанные им «браслеты» и «галстуки»…
Цирковой борец Терентий Корень вошел в клетку с огромным львом. Лев сразу же бросился на него, ухватив клыками, но Терентий, превозмогая адскую боль, поднял льва над головой и с огромной силой швырнул на манеж — издыхать. У атлета Николая Турбаса был удивительный номер. Одним мизинцем он поднимал с пола троих взрослых мужчин, связанных полотенцем. Другой известный русский атлет Иван Шемякин провел в один вечер без перерывов матч сразу с 22 борцами и затратил на каждого менее минуты…
Не хватит у нас тут места, чтобы рассказать и о таких знаменитых русских силачах, как Иван Поддубный, Анатолий Парфенов, Иван Ярыгин, Александр Карелин, других, им подобных чемпионах, но уже и из сказанного ясно, насколько безрассудно окажется решение Олимпийского комитета по исключению борьбы из программы соревнований. Что же останется тогда мировым силачам: вернуться в цирк, чтобы гнуть железные балки, таскать на плечах лошадей и убивать головой быков?
Н. Якутин, А. Князев. Экономика и Жизнь, №8.
