Экономика, которую мы обретаем
Экономический неоконсерватизм — новая идеология российского национального хозяйства
В недавнем президентском послании Владимир Путин, говоря о консерватизме, привел слова Николая Бердяева: «Смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме…» Казалось бы, мысль Бердяева относится исключительно к политике. Однако наша недавняя экономическая история говорит о том, что консерватизм должен стать основой не столько политики, сколько экономики.
На рубеже веков при всех недостатках авторитарного государственного устройства, в условиях «управляемого капитализма», которому затем следовали все «азиатские тигры», недостаточно развитых правовых и социальных институтов, как потом выяснилось, не опережающих, а сопутствующих развитию, — в России происходил экономический бум поистине грандиозных масштабов. Многие исследователи, такие как Иван Озеров, Николай Кондратьев, Леонид Решетников, Андрей Коломиец и другие, не скрывали восхищения беспримерными темпами социально-экономического развития страны, происходившими на фоне консервативного сохранения традиций общества, его институтов и ценностей.
В те времена в России стремительно разворачивалась индустриальная эпоха. В 1892—1900 гг., по данным дореволюционного Минфина, производство хлопчатобумажных изделий выросло в 1,5 раза, нефти, железа и стали — в 2 раза, каменного угля и чугуна — в 2,5 раза. Протяженность железных дорог, во многом благодаря усилиям многолетнего министра финансов и председателя Совета министров Сергея Витте, увеличилась почти на 27 тыс. км (для сравнения: длина современных железнодорожных путей общего пользования — немногим более 86 тыс. км).
Промышленный подъем продолжился и в первые годы ХХ в. Если в 1909 г. выплавка стали выросла на 6,4%, то в 1910 г. — на 13,1%, а в 1913 г. прирост по сравнению с 1908 г. составил 1,6 раза. Одновременно увеличивалось производство проката, металлообработки, машин и оборудования, а длина железнодорожных путей за 1908—1913 гг. дополнительно прибавила еще 4,3 тыс. км.
К 1913 г. Россия по объемам промышленного производства достигла 80% показателей Германии, почти сравнялась с Англией, значительно опережала Францию, в 2 раза превосходила Австро-Венгрию, а по темпам экономического роста обгоняла все европейские страны и шла вровень с США. Наша страна занимала первое место в мире по экспорту зерна и льна, в 1911—1914 гг. на долю не сырья, а продуктов нефтепереработки приходилось 88,6% нефтяного экспорта, вывоз же сырья и прибыли иностранцами был ограничен 12,8% от вала.
В 1913 г. французский экономист Эдмон Терри констатировал: «Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 гг., как они шли между 1900 и 1912 гг., то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом, и финансовом отношении».
Казна рублем красна
В предреволюционные десятилетия доходы казны держались на трех китах — поступлениях от казенной монопольной винной операции (доля доходов в бюджете-1913 — 27,9%), казенных железных дорог (23,8%) и таможни (10,3%). Причем то были так называемые оборотные доходы. Прямые налоги в России составляли лишь 13,7% всех бюджетных поступлений, тогда как во Франции — 19,5%, в Германии — 28,3%, в Великобритании и Ирландии — 31,5%. Предпринимательство, хоть и скулило по привычке про «казенную удавку», но налогами обременялось несильно.
Дефицит бюджета, разросшийся в годы провальной Русско-японской войны и революции 1905—1907 гг. (в 1906 г. дефицит составлял 29,3% расходов), в 1912 г. сократился до 1,1%, а в 1913 г. сменился профицитом в 2,7%. Справедливости ради нужно сказать, что внешние долги России были немаленькими, но даже в самые худшие годы они не превышали половины ВВП страны. Здесь же корни оттока капитала — деньги уходили в первую очередь на погашение иностранных, прежде всего французских союзнических, а потому щадящих займов.
Рубль до революции считался одной из самых устойчивых валют в мире. Если к концу 1895 г. запас золота обеспечивал 92% стоимости обращавшихся в стране бумажных денег, то к 1907 г. золотое обеспечение рубля составляло фактически 1 к 1, тогда как в Великобритании — 63%, во Франции — 58%, в Германии — 39% от номинала национальных валют. К началу 1913 г. золотой запас России превышал золотой запас Французского банка в 1,3 раза, германского Рейхсбанка — в 3,8 раза, Английского банка — в 5 раз.
Росли сбережения населения. Если в 1881 г. общий объем вкладов в сберкассах достигал всего 9 млн, то к 1895 г. — 347 млн, к 1902 г. — 832 млн, а к началу 1914 г. превысил 2 млрд рублей. И это, напомню, при стабильном курсе рубля. Помимо Сберегательного в банковском секторе доминировали еще два государственных банка — Дворянский земельный и Крестьянский поземельный банки. Основным профилем деятельности первого банка было обслуживание ипотечных операций землевладельцев-дворян, второго — проведение аграрной реформы Петра Столыпина.
Наши предшественники, стремясь избежать биржевых и банковских паник, активно регулировали финансовую сферу. Так, в 1912 г. правительство, опасаясь подступавшего биржевого спада, организовало «интервенционный синдикат», активно скупавший «проваливавшиеся» акции нефтяных и металлургических компаний, а в 1913 г. внесло в Думу проект учреждения нового отделения при Особенной Канцелярии по кредитной части Минфина для «надзора за отчетностью кредитных установлений» и увеличения числа государственных ревизоров.
Размороженная социалка
Благостная картина экономического роста не должна вводить в заблуждение: развитие социальной сферы существенно отставало от экономики, хоть год от года, что называется, подтягивалось. В начале ХХ в. расходы местных бюджетов в пересчете на одного жителя составляли 2,2 руб., тогда как в Великобритании в переводе на дореволюционные российские деньги — 33,6 руб. В 1904 г. треть российских городов не имела мощеных дорог, 82% — водопровода, 97% — канализации.
Неудивительно, что развитие местного самоуправления, расширение его экономической основы стало одним из главных направлений российской внутренней политики тех времен. Путин был прав, когда в президентском послании сказал, что «именно развитие земств, местного самоуправления в свое время позволило России совершить рывок, найти грамотные кадры для проведения крупных прогрессивных преобразований. В том числе для аграрной реформы Столыпина и переустройства промышленности в годы Первой мировой войны».
Коротко о сокращении социального разрыва. В 1903 г. на цели начального образования из всех источников на душу населения было израсходовано всего 44 копейки, тогда как в Великобритании — 3 руб. 80 копеек. Казалось бы, пропасть. Однако уже к 1911 г. государственные и местные расходы на образование и науку возросли в 3 раза, в 1911 г. в начальной школе обучалось 43% детей в возрасте от 8 до 12 лет, а к 1920 г. планировалось ввести всеобщее начальное обучение.
Говорят, что в России всегда много пили. Это ложь. На стыке веков наша страна по уровню потребления спиртных напитков на душу населения далеко отстала от Англии, Бельгии, Германии, США, Франции. Это потом ситуация ухудшилась, причем кардинально: если в 1901—1902 гг. потребление водки и вина составляло 6,0 л на человека (0,49 казенного ведра), то в 2013 г., как недавно сообщил главный нарколог страны Евгений Брюн, среднее потребление алкоголя достигло 13,5 л на душу населения.
Но главное достижение тех времен — не экономический рост, увеличение благосостояния населения или повышение грамотности. Главное — это выдающийся, беспримерный прирост населения, ставший выражением общественного одобрения проводимых под сенью консерватизма преобразований. С 1897 по 1914 гг., согласно современному Росстату, население Российской империи возросло на 37,5 млн человек, со 128,2 до 165,7 миллиона, или на 29,3%. Именно демографическому взрыву, а не «гению» Сталина или его человеконенавистническому окружению все мы обязаны победой в Великой Отечественной войне.
Экономика и политика
Несколько слов об экономической географии. Если географическими приоритетами России во внутренней политике были Сибирь и Дальний Восток, во внешней политике — контроль над двумя проливами, Босфором и Дарданеллами. Как писал на рубеже веков военный министр Алексей Куропаткин, Николай II был склонен разделять идеи «взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи… взять и Тибет, Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы».
И пусть в дальнейшем государь стал более осмотрительным, мысль о проливах не покидала российский истеблишмент. Например, в 1913 г. Морской генеральный штаб России всерьез полагал, что цель России «в ближайшие годы — в 1918—1919 гг. — овладеть Босфором и Дарданеллами». Нужно ли говорить, что подобные планы откровенно не нравились традиционным внешнеполитическим противникам России: Великобритании, Германии, США, Японии. «Холодное» противостояние государств не исчезло и по сию пору.
«Разворот России к Тихому океану, динамичное развитие всех наших восточных территорий не только откроет нам новые возможности в экономике, новые горизонты, но и даст дополнительные инструменты для проведения активной внешней политики» — это не цитата из тех времен, это исторически предопределенное продолжение державной политики, нашедшее отражение в послании Путина.
Под стать задачам росли и военные расходы. За 1908—1912 гг. траты Военного министерства увеличились на 14,1%, в 1913 г. — еще на 10,1%, Морского министерства, соответственно, в 1,9 раза и на 39,1%. Если в 1912 г. расходы Военного и Морского министерств суммарно составили 22,2% всех расходов бюджета, то в 1913 г. — 24,4% всех расходов, что в огромной степени способствовало экономическому подъему.
В то же время коррупция и воровство — непременные спутники российской государственности — и здесь проявляли себя во всей красе. Так, содержание флота обходилось казне в среднем в 3 раза дороже, если считать по количеству и размерам судов, чем Великобритании, Франции или Японии, а постройка новых кораблей стоила в 1,5—2 раза больше в сравнении с названными государствами. Еще один пример: в начале прошлого века правительство для военных нужд ежегодно закупало 100 тыс. пудов железа по средней цене 1 руб. 70 копеек, тогда как в Европе цена на железо колебалась от 90 копеек до 1 рубля.
Война и катастрофа
Вопрос, вступать или не вступать России в Первую мировую войну, перед руководством страны не стоял: на кону были как собственные геополитические интересы, так и интересы союзников, скрепленные межгосударственными договорами. В первые годы война шла ни шатко ни валко, однако осенью 1916 г. войска Германии и Австро-Венгрии потеряли инициативу на всех фронтах, проигрывая России и союзникам в том числе в битве на истощение. Как позднее писал Уинстон Черчилль, «принято считать царский режим близорукой, коррумпированной, некомпетентной тиранией. Но обзор 30 месяцев его войны с Германией и Австрией способен изменить это ошибочное мнение и показать главные факты».
В то же время в стране нарастали экономические и социальные проблемы. Росла инфляция: индекс потребительских цен за 1914—1916 гг. увеличился в 2,4 раза. Слабел рубль: в 1916 г. за рубль давали 45—50% золота от довоенного уровня. В крупных городах ощущался наплыв беженцев: население Петербурга с предвоенного 1 миллиона к концу 1916 г. выросло до 3 млн человек.
Одновременно расправляла крылья оппозиция — «маленькие люди с непомерно разросшимися амбициями», как их характеризовали современники. «Пятая колонна», уверенная в том, что главное препятствие на широком и светлом пути России — существовавший тогда традиционный государственный строй. В этой точке соединились тайные и явные чаяния военных противников России, политических выскочек правой и левой ориентации, профессиональных аферистов и, конечно, коррумпированных «государевых слуг» и их проворовавшихся подрядчиков.
Один из главных российских «спонсоров» событий 1917 г. — банкир и предприниматель, миллионер Павел Рябушинский в августе 1915 г. неистовствовал: «Необходимо для всех общественных элементов вступить на путь полного захвата в свои руки исполнительной и законодательной власти». Однако в начале августа 1917-го прозрев, рыдал: «У нас фактически воцарилась шайка политических шарлатанов». К слову, в 1920 г. он был вынужден эмигрировать во Францию, где и скончался в 1924 г.
Схожая судьба постигла практически всех заговорщиков, участвовавших не в свержении царя, нет, — в антиконституционной смене государственного строя, произошедшей буквально за несколько месяцев до возможной победы в Первой мировой. Никто из принимавших участие в февральском заговоре, позднее приведшем к Октябрьскому перевороту и геноциду русского народа, не задержался на политической вершине, а некоторые быстро и преимущественно насильственным путем ушли из жизни.
К примеру, один из наиболее активных участников заговора, главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Николай Рузский, тот самый, кто, по воспоминаниям очевидцев, грубым насилием принудил императора подписать заранее приготовленное отречение от престола, повторяя: «…подпишите, подпишите же. Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остается. Если Вы не подпишите — я не отвечаю за Вашу жизнь», — уже 25 марта 1917 г. потерял должность главкома, через полтора года, 11 сентября 1918 г., в Ессентуках был арестован большевиками, а 1 ноября 1918 г. выведен на Пятигорское кладбище и заколот кинжалом (по другой версии — порублен шашками).
Послесловие
…Российская экономика не нуждается в реставрации монархии. Российская экономика нуждается в возврате к консерватизму: в жестком до авторитарного регулировании, контроле и надзоре, в государственной собственности на недра и инфраструктуру, в цивилизованном рынке в промышленном и потребительском секторе с непременным соблюдением прав и свобод индивидуумов, в плановом развитии общественной сферы. А еще: в освобождении от коррумпированного балласта, как и век назад сдавливающего экономическое дыхание страны. В этом суть нового экономического консерватизма, перефразируя Бердяева, одного из немногих препятствий на пути зверино-хаотической стихии в нашем хозяйстве.
Никита Кричевский, "Новая газета" №144 от 23 декабря 2013 года
