Персидский долив
Владимир МИЛОВ — о влиянии итогов Вены на рынок нефти, китайском факторе и новых рисках для экономики России
Достижение договоренностей между Тегераном и «шестеркой» по иранской ядерной программе имеет не только огромное геополитическое значение, но и чревато весьма непредсказуемыми экономическими последствиями. В результате снятия санкций Иран полон решимости вернуться на международный рынок нефти, куда ему долгие годы путь был официально закрыт. Между тем этот рынок и так переполнен: предложение на нем существенно превышает спрос, в результате чего и произошло прошлогоднее двукратное обрушение цены барреля. Теперь же появление явно избыточной иранский нефти грозит миру новым ценовым обвалом. Складывающуюся ситуацию мы обсудили с известным политическим деятелем, в прошлом заместителем министра энергетики РФ Владимиром Миловым.
— Как соглашение между Ираном и «шестеркой» скажется на мировом нефтяном рынке?
— Мне кажется, что потенциальный эффект от этого соглашения очень сильно переоценивается в публичном обсуждении. Иран — это страна, которая традиционно испытывала проблемы с наращиванием добычи нефти. У них очень неэффективный государственный нефтяной сектор, который контролируется их исламской властью. После Исламской революции, произошедшей более 35 лет назад, они так и не смогли восстановить добычу до того уровня, что была при шахе. В середине 70-х Иран добывал около 6 млн баррелей в день, затем был мощнейший провал, и только к 2010 году он вышел на уровень примерно 4 млн баррелей. Из-за санкций у них добыча снова снизилась, образовались свободные мощности, которые, по оценке Международного энергетического агентства, составляют порядка 750 тыс. баррелей в день. Это значимый объем, но его недостаточно, чтобы кардинально повлиять на мировой рынок.
— Значит, эти объемы иранской нефти, будучи направленными на экспорт, не приведут к новому обвалу цен?
— Судите сами: рост добычи нефти в США в период между IV кварталом прошлого года и II кварталом нынешнего составил примерно 400 тыс. баррелей в день — что, в общем-то, сопоставимо с потенциальной дополнительной иранской добычей. Однако за минувшие полгода не только не произошло обрушения рынка, но цены выросли с 40 до 60 долларов за баррель. Разумеется, на рынок оказывают влияние много разных факторов, но сам по себе такой объем не в состоянии кардинально повлиять на ситуацию. А чтобы Тегеран мог обеспечить больше добычи — требуется время: это сложный и долгосрочный процесс.
Во всяком случае, я не верю, что иранцы смогут быстро нарастить добычу. Правда, говорят что-то про нефть, которая у них хранится в танкерах и которую они якобы могут быстро выставить на рынок. Но этих танкеров не так много, чтобы нефть из них по-настоящему серьезно могла повлиять на цены. Фигурирует цифра от 30 до 70 млн баррелей. Допустим, они смогут по миллиону баррелей в день вбрасывать на рынок, но это продлится в лучшем случае где-то два месяца. И всё! При этом я не думаю, что Иран сам заинтересован в том, чтобы своими действиями серьезно ронять цену. Если они эти резервы будут выводить на рынок, то довольно осторожно, чтобы цена не обвалилась, поскольку они из-за этого рискуют потерять деньги.
— А главные игроки на нефтяном рынке как-то учитывают иранский фактор в своих планах и прогнозах, вносят в них соответствующие корректировки?
— Мы видели в день подписания договора, что нефть марки Brent сначала падала процента на 4, но потом почти все отыграла, и проседание в итоге составило менее процента. А нефть WTI даже выросла. Так что, по-моему, все давно подготовились к выходу Ирана на рынок. У меня такое ощущение, что иранский фактор в значительной степени отыгран на торгах, которые проходили еще весной — в марте, начале апреля, — когда, собственно, и было достигнуто базовое соглашение по Ирану и объявлено, что до конца июня они подпишут окончательное соглашение и с Ирана снимут санкции.
— Как же в итоге иранский фактор может отразиться на мировых ценах на нефть?
— Мировые цены сейчас находятся под давлением совокупности факторов. В целом на рынке избыток предложения. Мы видим, что Саудовская Аравия приняла принципиальное решение отказаться от сокращения добычи, она просто не хочет терять доходы. В свою очередь, американские производители, прежде всего сланцевые, во многом адаптировались к нынешней парадигме цен, условно говоря, к коридору в 50–60 долларов за баррель. И хорошо себя чувствуют. Хотя у них добыча больше не растет, но они это выдерживают: массовых разорений и сворачивания проектов нет.
Плюс очень важные факторы могут оказать воздействие на цену нефти и со стороны спроса — прежде всего это сразу два серьезных кризиса. Я имею в виду проблемы на финансовых рынках в Китае, которые могут очень серьезно замедлить экономику Поднебесной, и это скажется на спросе. Ведь Китай — крупнейший потребитель нефти. Второй момент — ситуация в еврозоне, с Грецией. Сама по себе Греция, может, и не оказала бы какого-то влияния на нефтяной рынок — это все-таки не Китай, но общий фон создается очень нехороший. Так что, с одной стороны — на рынке нефти сейчас избыток предложения, а с другой — сужение спроса из-за проблем в Китае и Еврозоне.
Еще одно важное обстоятельство. Федеральная резервная система США идет к повышению ставки — впервые за очень долгое время. Это значит, что инвесторы будут уходить в доллар, в надежные американские активы. И уходить они будут с более спекулятивных площадок, в том числе, вполне вероятно, из сырьевых фьючерсов. По идее, это тоже должно прибить цену барреля, во всяком случае, расти она точно не будет.
— И насколько, по вашим прогнозам, может снизиться цена?
— Надо учитывать, что сейчас слишком большие объемы производства в мире — это не только традиционная добыча, но и сланцевые производители, и глубоководный шельф — завязаны на нынешний уровень цен. Если цены упадут ниже 50 долларов за баррель, то часть объемов попросту уйдет с рынка, и сложившееся перепроизводство будет быстро сокращаться. Поэтому возникнут ценовые качели, и через какое-то время цена пойдет обратно вверх. Так что даже если в ближайшей перспективе случится падение цены до 40 или 30 долларов за баррель, то это ненадолго — просто исходя из уровня рентабельности сегодняшних добывающих мощностей. Цена отскочит обратно, примерно в нынешний коридор, ближе к 60 долларам. Но и выше, повторюсь, ей расти просто некуда.
— А российский нефтяной сектор как-то адаптировался к нынешнему уровню цен?
— Не похоже. Во всяком случае, я не вижу у них сценариев действия в условиях затяжных низких цен. Возьмем флагманов нефтяной индустрии: «Роснефть», например, в IV квартале прошлого года и в I нынешнего примерно на 40% в годовом долларовом выражении сократила инвестиции. Легко представить, как это скажется на добыче. У них и так год от года идет падение где-то на один процент, но на наиболее крупных добывающих предприятиях, таких как «Юганскнефтегаз», «Самотлорнефтегаз», наблюдается уже несколько процентов падения, устойчивого и длительного. Соответственно, впервые в июне этого года в России перестала расти суточная добыча нефти. Все крупные производители — в негативной зоне, и это такое ярмо, которое тянет отраслевую динамику вниз. При нынешних ценах на нефть выхода из этой ситуации не видно.
— Как в принципе нынешние цены на нефть сказываются на российской экономике?
— Плохо. Заявления наших официальных лиц сводятся к одному посылу — скоро все вернется на круги своя: то есть цены на нефть снова поднимутся, и наша экономика заживет прежней, докризисной жизнью. Я же призываю исходить из того, что под воздействием целого ряда факторов — и иранского, и китайского, и греческого, и других — мир входит в длительный период, когда цены на нефть будут примерно такими же, как сегодня.
Между тем вся политика наших властей строится на том, чтобы переждать этот период и проесть все, что накопили ранее, при высокой цене барреля. Быстро тают и Резервный фонд, и Фонд национального благосостояния, а никаких альтернатив правительство не находит. Минфин говорит о сокращении расходов в следующем году, но в нашей экономике слишком много завязано на государстве. Если бы доминировала частная собственность, тогда сокращение госрасходов несло бы пользу: уменьшались бы налоги, больше было бы инвестиций. А в модели, где нет большого частного бизнеса и все ключевые позиции в экономике занимает государство, сокращение госрасходов окажется очень болезненным для экономики, для развития и для текущего самочувствия страны.
Евгений Андреев —
