Не сомневаюсь: читатели слышали и про «сырьевое проклятие», и про «нефтегазовую иглу», на которой плотно сидит экономика России. Однако даже эксперты в связи с этим чаще всего поминают только одно печальное последствие: сырьевой сектор более чем на 60% наполняет федеральный бюджет, а вклад промышленности, оставаясь крайне низким, задвигает Россию в шеренгу чуть ли не первобытных укладов. Между тем «сырьевое проклятие», а тем более в отечественном варианте, угнетает не только экономику, но и общество.
Итоги минувшего года вызывают двоякую реакцию. С одной стороны, такой добычи нефти – 523,3 млн т – страна не видела с конца 80-х годов; наконец-то остановлен спад газовой отрасли. С другой стороны, доля несырьевого экспорта никогда не была столь убогой: 10-12%. Это уровень 1913 г. Уж сколько убедительных статей написано о том, что верхом на трубах, качающих за границы страны нефть и газ, мы далеко не уедем, но почему-то все эти аргументы похожи на глас вопиющего в пустыне.
К сожалению, извращенная трактовка политэкономии в советские времена в новой России отбила охоту анализировать действительность с помощью этого инструмента. Но зарубежные исследователи от него не отказались. Например, Александр Эткинд, профессор Кембриджского университета и научный руководитель Центра культуральных исследований постсоциализма Казанского федерального университета, наблюдая со стороны российские события последних лет, видит их главную причину в конфликте между знаниями и капиталом. Именно поэтому, пишет он, умные становятся все беднее, а богатые все глупее. В одной из своих книг Эткинд отмечает: в России «сырьевое проклятие» уже было в период зависимости новгородского, а потом и московского государства от пушного промысла. Но когда в Англии овечья шерсть заменила беличий мех, его экспорт из Новгорода рухнул. Позже скончался и московский экспорт соболя: зверька выбили. Вслед за этим в России наступило Смутное время, а в Англии – индустриальная революция, связанная с завозом из колониальной Америки нового сырья, хлопка, отчасти вытеснявшего шерсть. Эта рокировка привела к великой трансформации: становлению торгово-промышленного капитализма, пишет Эткинд.
А в России по сей день охотятся на диких «белок» и «соболей», то бишь усиленно качают нефть и газ, да еще с помощью утильных технологий. Они, во-первых, не требуют нового знания, а во-вторых, только за прошлый год почти удвоили темп роста издержек. Аналитики пророчат компаниям превращение в «ходячих мертвецов», поскольку высокая себестоимость нефти съест всю прибыль. Но кандидаты в «мертвецы» вместе с державными покровителями, завороженные высокими мировыми ценами, уверены, что так будет всегда и незачем вкладывать мозги в новую индустриализацию. Цены действительно держатся на приличном уровне, но вот экономику они уже не стимулируют. На днях глава Минэкономразвития Алексей Улюкаев признался: в правительстве плохо понимают, что происходит.
Однако это лишь сугубо экономическая сторона «сырьевого проклятия». Хуже, что оно отбрасывает мрачную тень на общественные процессы. Исследователь Тимоти Митчелл из университета Нью-Йорка в книге «Углеродная демократия. Политическая власть в эпоху нефти» показывает, что при господстве каменного угля шахтеры обладали серьезной властью: их забастовка могла парализовать региональную экономику. Шахтерский труд в условиях риска и взаимопомощи сначала привел к марксистской идее пролетариата и классовой борьбе, а в конечном итоге – к «углеродной демократии», к гибкому политэкономическому балансу между трудом и капиталом, чего даже Маркс не предвидел. Нефть же, в отличие от угля, в основном добывается в далеких и малолюдных местах и оттуда транспортируется. Для этого нужно очень мало рабочих рук. В российском нефтегазовом бизнесе, который приносит около 15% валового продукта, занято лишь около двух процентов населения, слабо или никак не связанного с остальным. Поэтому и забастовки на промыслах редки, да и те никто не замечает. Зато безопасность очень важна. Именно поэтому «Газпром», например, совершенно легально обзавелся частной армией.
Не могу обойти высказывание покойной «железной леди» Маргарет Тэтчер, предупреждавшей Россию об опасности «сырьевого проклятия»: для добычи углеводородов и обслуживания газо- и нефтепроводов хватит и 50-ти миллионов человек, а что вы будете делать с остальным населением? Однако наши пропагандисты и обличители коварных происков Запада экс-премьера Великобритании извратили, и на этом успокоились.
В конце концов, прямо по Митчеллу, такая страна превращается в замкнутую и обобщенную нефтегазовую корпорацию. Эти наблюдения полностью подтверждает супер-монополизм «Роснефти», «Газпрома» и «Транснефти», чему непозволительно потакает государство. После покупки ТНК-ВР, доля «Роснефти» в общей добыче сырья перевалила за 35%, а независимых компаний – снизилась за нулевые годы вдвое, до 6-7% (в США они дают 60%). Но самая потрясающая картинка – в главном нефтяном цехе страны, Ханты-Мансийском округе: там, пишет журнал «ЭКО», в 2012 г. на полтора десятка малых и средних независимых компаний пришлось 0,7% общей добычи! О какой конкуренции, заставляющей сокращать издержки, тут говорить? Ну а о «Газпроме» и писать много не приходится: «естественная» монополия, наше «ВСЁ» на пушечный выстрел не подпускает независимых производителей к магистральным газопроводам, не говоря уж о месторождениях. И «Роснефть», и «Газпром», пользуясь законодательными поблажками, без всяких тендеров направо и налево скупают участки недр с огромными запасами, повышая капитализацию, и большинство консервируют.
Но полностью отгородиться не получается даже у этих Гуливеров, поскольку в стране всё еще много народа. С точки зрения государства, живущего экспортом нефти и газа, само население является излишним. Это не означает, что люди должны страдать или умирать, государство будет заботиться о них, но только в таких формах, в каких оно само захочет. Вместо того чтобы быть источником национального богатства, население превращается в объект благотворительности со стороны государства, пишет Митчелл.
Вообще, исследователи отмечают два распространённых типа государств. В одном военная элита и трудовое население разделены культурными барьерами. Элита собирает доходы и охраняет себя от населения, применяя насилие. Пример – Россия середины XIX века, основанная на крепостном праве. Но даже в таком государстве элита и крестьяне зависят друг от друга: без крестьян не было бы еды и дохода, а без элиты – таких общественных благ, как безопасность. В государствах второго типа сословных границ нет. Элиту формируют избранные, причем состав их меняется, чтобы обеспечивать творческий труд всего общества. Только такая система жизни гарантирует долговременный экономический рост. Дело в том, что элита, собирающая налоги, вынуждена непрерывно торговаться с налогоплательщиками, которые требуют более справедливого перераспределения общественного богатства. Чтобы избежать революции, элита уменьшает свои аппетиты и думает, как произвести больше общественных благ… Словом, заботится о народе не показушно, а реально. Так вместо революции наступает модернизация. Важно, что революция – это игра с нулевой или даже отрицательной суммой, поскольку она разрушает ценности, а модернизация, напротив, создает новые.
Эткинд полагает, что сырьевая зависимость формирует третий тип государства, в котором элита способна эксплуатировать ресурсы почти без участия народа. Основные доходы казны собираются в виде не налогов населения, а прямой ренты от добычи и торговли нефтью и газом. Между налогами и рентой принципиальное отличие: налоги – производное от творческого труда всего общества, потому их распределение общество и контролирует. Ну, а когда рента на две трети наполняет казну, налогоплательщики не могут контролировать правительство. Такое государство формирует сословное общество, в котором права и обязанности определяются отношением человека к основному ресурсу. Принадлежность к военнo-торговой элите становится наследственной. Хуже того, она натурализуется, представляясь традиционной и неизменной частью природы.
Не понимая источников своего необычайного благосостояния, но чувствуя свои отличия от остальных соотечественников и иноземцев, элита государства третьего типа непременно вырабатывает мистико-националистическую идеологию избранного народа. Сырьевой национализм нужен и для того, чтобы различать своих, на которых распространяется государственная благотворительность, и чужих, которые не должны ее получить, но это не мешает чужаков эксплуатировать. Перспектива таких чужаков печальна: они, как правило, превращаются в бомжей, пьяниц и наркоманов.
Эткинд выделяет две группы населения, особенно страдающих от сырьевой зависимости. Это интеллектуалы и женщины. Их усиливающееся неравенство в условиях сырьевой зависимости – еще один механизм демодернизации. Умножая капитал, «сырьевое проклятие» делает ненужными и квалифицированный труд, и знание. На самом деле прирост знания бесконечен, и потому в развитых странах он используется все больше, а стоит все меньше, сокращая и потребление природных ресурсов. А образованные, креативные люди отправляют надутых «благотворителей» на свалку истории.
Как углеводородное государство заботится о своих подданных – в следующий раз.
Игорь ОГНЕВ, Тюменская Правда №54